От Орлецов до Чухчеремы; На родине Ломоносова (Из книги Б.В. Гнедовского, Э.Д. Добровольской «Вокруг Архангельска» 1978 год).

От Орлецов до Чухчеремы

Сокрушительные набеги татар сдвинули русское население на север, под защиту могучих лесов и непроходимых топей.
М. Н. Тихомиров

 

Голубыми речными дорогами медленно продвигалась средневековая Русь к торговым морским побережьям. За устьем Днепра открылось взору славянских землепроходцев необъятное Черное море. Волгой вышли они к Каспию. К берегам северного Студеного моря шли предприимчивые русские люди главным образом по течению широкой и стремительной Северной Двины.

Река, как и много веков назад, могуча и величественна. Она берет начало не в чаще лесов и не в болотных топях. Неподалеку от Устюга рождается водная гладь Северной Двины от слияния двух крупных рек — Сухоны и Юга, с первых же всплесков набирающая силу течения. С борта парохода порою кажется, что коренной берег чуть ли не вплотную подошел к фарватеру, но за новым поворотом он оборачивается островом или целым рядом мелких островов. И вновь открывается необъятнаяводная гладь. Все шире и шире становится река, к устью разливающаяся на несколько километров. Эта мощная водная артерия русского Севера несла когда-то в своем неудержимом потоке черные от смолы ладьи выходцев из Новгорода Великого и центральной Руси, плывших за своим «золотым руном», хотя для них путь этот, по словам летописца, «бяше лют».

Чужой, неприветливый, тогда «жестокий» край таил в своих недрах несметные богатства. Зверем и дичью полнились лесные чащобы, рыбой кишели реки. Первые славянские поселенцы, проникшие в этот край охотников и рыболовов уже в первом тысячелетии н. э., принесли к очагам местных племен, «рекомых чудь», сложившуюся многогранную культуру Древней Руси, опыт ее земледельцев, строителей, металлургов. Постепенно продвигаясь на север и восток, разведывали они и прокладывали новые пути, соединяющие реки волоки, давшие название всей земле «за волоками»—Заволочье. К XI веку земли по Северной Двине уже были включены во владения Великого Новгорода и платили ему дань. Уставная грамота князя Святослава Ольговича 1137 года упоминает тридцать крупных поселений по Двине, Пинеге, Онеге. Проходит немного времени и разгорается борьба за Под-винье между Новгородом и центральными областями Руси: сначала Ростово-Суздальским княжеством, позднее — великокняжеской Москвой. Все чаще события на далеком Заволочье привлекают внимание летописцев.

В XIV—XV векахвелись ожесточенные кровопролитные бои за обладание северными землями. Граница уже не единичных, а многочисленных русских поселений резко сдвинулась к северу, вплоть до берегов Белого моря. В устье Северной Двины возникают монастыри Михайло-Архангельский, Николо-Корельский. Растут посады на Холмогорах, поселения в Ухтострове, Чухчереме, Лявле. Притязания крепнувшей Москвы все активнее поддерживаются двинянами, стремившимися освободиться от власти новгородского боярства. Но только при разгроме Новгорода в 1478 году московский великий князь смог присоединить Двинскую землю к своим владениям, что было с особым удовлетворением отмечено в документах того времени: «…пригородам всем, и двинянам и заволо-чанам, крестное целованье новгородское с себя сложить, а целовать им на великих князей имя» 2. Двинская земля оказалась окончательно включенной в орбиту экономических и политических интересов Московского государства, связанная с центром страны тысячами невидимых нитей, протянувшихся по вековым голубым дорогам Севера.

Шли века и постепенно исчезали зримые приметы того далекого буйного времени, когда Подвинье было ареной напряженной борьбы. Казалось бы, ничто не могло сохраниться здесь, кроме древних летописных названий рек и сел, которые очень традиционны и служат подчас хорошим ориентиром при изучении края. Но до нашего времени дошли не только названия.

Всего за два с лишним часа рейсовая «ракета» домчит нас от морского вокзала Архангельска до тихой пристани Орлецы. Оглянемся вокруг. Эпическим спокойствием веет от пустынных каменных берегов, глухого соснового леса, обступившего небольшое селение, чистых песчаных отмелей на излучине реки. Здесь невольно зарождается тот «исторический настрой», который будет сопровождать нас и дальше в путешествии по этой древней стране.

Над высоким обрывом левобережья выстроились в ряд «красными»окнами на воду старинные дома. Среди них есть обветшавшие и заколоченные, но и теперьне потерявшие первоначальной красоты. Вспоминается стихотворение архангельской поэтессы Ольги Фокиной:

«Дом на юру —
Как на смотру:
Все — на виду,
Все — на ветру…
Весело жить,
Песенно в нем
Было, когда
Дети росли,
Да в города
Дети ушли…»

 

А на правобережье, чуть ниже по реке, видна территория небольшого камнедробильного завода. Место это издавна славилось богатыми залежами известняка, запасы которого и сегодня специалисты считают практически неисчерпаемыми. В XVII веке разработки камня принадлежали Соловецкому монастырю, имевшему право «на Двине на Орлеце камень белый ломать и дрова сечь и известь жечь». В конце XVII века орлецкий известняк шел на строительство каменных зданий в Холмогоры, Архангельск, Новодвинскую крепость. Где-то здесь, «ниже Орлеца», встречал двинский воевода Андрей Артамоно-вич Матвеев 27 июля 1693 года молодого Петра I в его первый приезд на Двину.

Но что же привело нас сюда, в исходный пункт нашего путешествия?

Год 1342. «Лука Варфоломеев, не послушав Нова города и митрополита благословения и владычня, скопив с собою холопов збоев и поиде на Волок на Двину, и постави городок Орлец»,— записал летописец в далеком Новгороде. Так вот, очевидно, и начинались многочисленные походы на Север: недовольные чем-то в родном городе, уходили новгородцы в поисках удачи.

Ученые долго спорили о самом месте летописного Орлеца. В 60-х годах прошлого столетия служащий Архангельского статистического комитета А. Г. Тышинский обратил внимание на каменные руины на левобережье Двины, напротив орлецких карьеров. Однако только в наши дни О. В. Овсянников, руководивший их обследованием в 1959 году и раскопками в 1970—1971 годах, полностью раскрыл их значение.

Высокий мыс на левобережье господствует над местностью. Каменные откосы почти на 20 м отвесно спадают к воде. Река, зажатая с двух сторон, резко сужается. Бурлят на крутом повороте отмеченные на старинных картах «орлецкие водовороты». Хорошо просматривается отсюда русло реки и вверх и вниз но течению. Не удивительно, что именно здесь решил ставить Лука Варфоломеев крепость — этот надежный «замок», запиравший путь в низовья Двины и на северо-восток, в земли по Пинеге, Мезени и на Печору.

Орлец — единственная каменная крепость в Подвинье, имевшая две линии обороны. Стоявший на самом мысу детинец был укреплен рвом и валом с мощными белокаменными стенами толщиной 2,8 м. На стыках стен возвышались башни, не выступавшие за внешнюю линию стен. С напольной стороны в 100—120 м от детинца (максимальное расстояние для прицельной стрельбы из лука) шла внешняя, первая линия обороны. Это было полукольцо земляных укреплений, на самом ответственном участке, с юго-запада, состоявших из -целой системы рвов и валов.

Каменные стены детинца протяженностью около 650 м в плане образовывали четырехугольник. Прямолинейные прясла свидетельствуют о том, что это памятник уже переходного периода к «регулярной» планировке крепостей. Поэтому Орлецкий городок интересен не только для местной истории. Его значение гораздо шире, оно важно для истории русского крепостного зодчества в целом.

Наряду с широко известными крепостями — Старой Ладоги, Новгорода, Пскова, Изборска, Копорья — Орлец шестая на Севере каменная средневековая крепость Руси.

К нашему времени остатки двух стен, обращенных к реке, подмыты и обрушены ее течением, особенно мощным на излучине во время бурных весенних ледоходов. В земле сохранились основания только северного и западного прясел стен и угловой проездной башни. Их кладка из больших белокаменных блоков на известковом растворе, с забутовкой середины из более мелких камней, также пролитых известью, выдает руку новгородских строителей, пришедших, видимо, сюда в ватаге «холопов» Луки Варфоломеева.

Но недолго прослужил Орлец-городок новгородцам. Всего через полстолетия он был ими же безжалостно разрушен. В 1397 году «бояре двинские», откликнувшись на призыв великого князя Василия Дмитриевича, «задалися на Москву, а от Новгорода отнялись». Не смогли стерпеть подобной измены и потери двинских земель новгородцы. В следующем, 1398 году они «целоваша крест за един брат <…> и поидоша за Волок <…> и повоеваша Белозерские и Кубенские волости, Галичские взяша на щит и Устюг повоеваша и пожгоша»,— читаем мы в новгородской летописи,— «…и оттоле пойдоша к Орлецу-городку и стояша под городком четыре недели, поставиша порокы и оступиша городок, и начаша бить порокы».

На пути грандиозного карательного похода новгородцев только Орлец смог оказать им длительное сопротивление. Здесь они были остановлены и простояли почти целый месяц, держа осаду. Даже летописец в далеком Новгороде, бывший отнюдь не на стороне «мятежного» городка, не смог скрыть, как нелегко далась новгородцам победа. Зачинщиков перехода на сторону Москвы «овых смертью казниша», других «изковаша, кто водил Двиискую землю на зло», городок же «скопаша и раз-гребоша». Еще почти сто лет продолжалась борьба Новгорода и Москвы, но Орлец так уже никогда и не поднялся из руин.

Об Орлеце еще долго помнили на Руси. Очевидно, вид белокаменных развалин, столь необычный в этом краю леса и бревенчатых построек, будоражил воображение. В XVI веке в Лицевую (иллюстрированную) летопись была включена миниатюра с изображением осады Орлеца новгородцами*. Художник не так уж отвлеченно, как это может показаться с первого взгляда, изобразил далекие для него события стапятидесятилетней давности. Правильно показана не только крутая излучина большой реки, но и расположение крепости на высоком левобережье, и наиболее вероятное направление главного удара осаждающих с юго-запада — самого уязвимого места в ее обороне. В XVI веке остатки орлецкой крепости все еще высоко поднимались над землей. Только позднее их разобрали на камень. «А на Орлеце основание каменного городка и доныне знать»,— добавил один из авторов местной Двинской летописи. И сегодня, почти через шесть столетий после разрушения городка, мы вновь благодаря труду археологов можем повторить эти слова летописца. Земля все еще хранит память о давно разоренной белокаменной крепостице.

Ниже Орлеца низменные берега Двины, заселенные с незапамятных времен, входили позднее в состав Панилов-ской волости. В село Панилово после разгрома Орлеца свезли одну из стоявших там деревянных церквей. Когда в начале XVII века ее смыло течением реки, в Панилове возвели новую 40-метровой высоты Никольскую церковь. Этот огромный традиционный столпообразный шатровый храм, «церковь кругла» русских летописей, поражал и мастерски выполненной отделкой самих стен с тончайшей подтеской бревен, и изящными порезками немногочисленных декоративных деталей, и, наконец, лаконичным и поэтому особенно выразительным силуэтом. С утратой замечательного монументального древнего сооружения, сгоревшего в 20-х годах нашего столетия, оказалась «вырванной» одна из самых ярких страниц зодчества Нижнего Подвинья.

Через несколько километров севернее Орлецов в Двину впадает ее крупнейший приток Пинега. Только у самого ее устья правый берег Двины круто вздымается, скрывая постройки лесосплавщиков, выросшие рядом со старинной деревней.

Пинега дала имя жителям огромного края, раскинувшегося к востоку от Северной Двины. Лес воспитал в них мужественность, наложив отпечаток на весь быт и склад характера пинежан. О жизни наших современников на Пинеге мы знаем по полным суровой правды романам Федора Абрамова. О судьбах же их далеких предков узнаем из тех же старинных грамот, что и об истории всей Двинской земли. Уже в 1137 году здесь было два опорных пункта Новгорода — Кеврола и Пинега. Но памятники этого края — особая тема, а наш путь лежит на север, вниз по течению Двины.

За Усть-Пинегой коренное русло реки прижимается почти вплотную к обрывистому правобережью, где сплошной фронт высоких береговых откосов внезапно прерывается просторной долиной. Видны домики небольшого поселка. Этс Вавчуга, родина русского торгового флота, один из крупнейших центров судостроения в эпоху петровских преобразований. Но вот уже снова появляется стена леса, «ракета», не останавливаясь, проходит мимо. Пока она причалит через несколько километров у пристани Чухчерема, вспомним давно прочитанные страницы истории.

Известное с середины XVI века село Вавчуга во второй половине XVII века переходит от своих старых владельцев Поповых к холмогорскому посадскому человеку, потомку выходцев из Новгорода — Андрею Баженину. По одной версии он получил село в приданое за женой, по другой — купил его за 300 рублей. Были здесь и рыбные ловли, и пахотные и сенокосные земли, были и мельничные пруды. От них-то и пошла вскоре слава Вавчуги. Сыновья Андрея Баженина Осип и Федор ставят в 1680 году на месте мукомольных мельниц невиданную в этих краях «водяную пильную мельницу», на которой круглый лес «растирали» на доски.

«Пильная мельница» принесла Бажениным не только доходы, но и репутацию умелых предприимчивых людей, так высоко ценившихся в динамическую эпоху петровских реформ. Современников удивляло, что предприятие, построенное на уровне «заморских образцов», создано усилиями русских умельцев. Нашлись желающие завладеть вавчужской «пильной мельницей»: о передаче ее холмогорскому архиерейскому дому хлопотал архиепископ Афанасий, свои «права» на нее заявлял переводчик Посольского приказа иноземец Андрей Крафт, получивший в последующие годы царскую привилегию на устройство в России подобных предприятий. Но Петр I решительно отказал обоим, по достоинству оценив инициативу посадских людей Бажениных. Дважды был он в Вавчуге, беседуя с братьями «с очи на очи». О чем шли беседы, неизвестно, но уже в 1693 году, после первого же визита царя, Баженины приезжали в Соломбалу, где присматривались к секретам корабельного дела.

В ответ на просьбу разрешить им строительство кораблей «против заморского образца» Баженины получили в 1700 году жалованную грамоту, ставившую их в исключительное положение, которое можно сравнить разве что с положением знаменитых Строгановых или Демидовых. Грамота разрешала им не только строительство и вооружение кораблей, не только беспошлинный ввоз материалов, но и бесконтрольный свободный наем работников.

Любопытно, что грамота запрещала избирать Бажени-ных на выборные должности, дабы не отвлекать от основного государева дела — строительства торговых судов. Уже в 1702 году в присутствии самого Петра здесь были спущены на воду два первых фрегата: «Курьер» и «Святой дух», построенные по государственному заказу. А в следующем году Баженины отправили за границу первый собственный корабль с товарами. Так родилось это частное судостроительное предприятие, действовавшее до 1783 года, на котором было построено сто двадцать судов.

Какими же они были, всесильные владельцы вавчуж-ских берегов? По свидетельству холмогорского архиепископа Варнавы, Осип Баженин был «самосилен, самоволен, самосуден»—образная, достаточно определенная характеристика волевого и энергичного, но жестокого человека. Младший брат Федор Андреевич Баженин был образованнее, мягче. Последние годы жизни он провел в чине «экипажмейстера», пожалованного ему Петром I, и был президентом архангельского магистрата. Высокообразованными корабельными инженерами стали его сыновья и внуки. Работая над романом «Петр Первый», Алексей Николаевич Толстой тщательно изучал исторические документы петровской поры. Он так рисует нам облик братьев-корабелов: «…серьезные и видные, с закрученными усами, в иноземном суконном платье, узковатом в плечах < …> братья Осип и Федор Баженины вскочили, держа на животе аглицкие шляпы, важно потупились. Петр опять кивнул на них:

— Вот таких бы побольше у нас < …>. Хочу при всей людности Осипа и Федора пожаловать…».

Без малого двести лет прошло со времени закрытия верфи в Вавчуге. Какой она стала сегодня? Дошли ли до нас осязаемые приметы ее прошлого?

Семь километров пути от Чухчеремской пристани до Вавчуги не покажутся тяжелыми. Очень уж хороша дорожка, покорно следующая извивам двинского берега среди буйного душистого разнотравья, от которой то и дело убегают в стороны еле заметные тропинки-змейки, одни — спускающиеся к реке, другие — уводящие в ПОЛЯ, к синеющим вдали рощам.

Мы стоим на краю неглубокой пологой котловины. К береговой кромке полукольцом спускаются дома. Сквозь красноствольные сосны виднеется зеркало большого пруда. Здесь, у его берегов, стояли «дочерние предприятия» вавчужской верфи — канатный и парусный заводы. Рядом гремели молоты нескольких кузниц (мы еще увидим у одного из домов старинную наковальню). Сама же верфь располагалась дальше, за плотиной, у просторных песчаных отмелей, где каким-то чудом сохранились остатки могучих лиственничных свай. Поразительно мало изменился пейзаж Вавчуги. На месте когда-то знаменитой «пильной мельницы» и сейчас стоит небольшая лесопилка. На другом краю котловины, как и прежде, белеют домики деревни Лубянки, основание которой связывают с работными людьми Бажениных. Нет только каменной церкви начала XVIII века, венчавшей раньше вершину холма, у алтарей которой были похоронены основатели верфи — «именитые люди гостиной сотни архангельского города», как было написано на их могильных камнях. Вид церкви запечатлен лишь на небольшой акварели, висящей в зале Архангельского краеведческого музея.

Если верить преданию, в Вавчуге сохранилось «родовое гнездо» Бажениных. Каких-либо документов на этот счет нет, но, скорее всего, в предании говорится об огромном, стоящем на самом берегу доме, в котором сейчас находится школа. Просторный, высокий, он всем своим видом сразу обращает на себя внимание, хотя в селе есть немало других больших двухэтажных изб. До сих пор никто из специалистов не исследовал его. Но даже и поверхностный осмотр убеждает нас в том, что это сооружение не только очень старое, но и весьма значительное. Само расположение дома на склоне котловины не случайно: из его окон вавчужские «владыки» могли с удобством наблюдать за жизнью села и верфей. В его облике нетрудно заметить некоторую двойственность. С одной стороны, по своим размерам это большой городской дом, почти «дворец». И в то же время он похож на крестьянскую избу. Однако какой же крестьянин мог иметь восемь комнат общей площадью чуть ли не 500 м, да еще при отсутствии хозяйственной половины — двора! Разнохарактерность присуща и оформлению помещений. В верхнем, парадном этаже видны тонкой работы филенчатые двери с медными ручками, остатки кафельных печей — следы чисто городского убранства. Два смежных зала площадью каждый по 100 м — тоже свидетельство не только богатства, но и «городского» образа жизни хозяев дома. Зато в подклете, наоборот, царят характерные приемы народного крестьянского зодчества: кованые решетки с кольцами в маленьких, подслеповатых окошках, фигурные личины замков, косящатые окна и двери. Эта противоречивость в оформлении дома, несомненно, была обусловлена личностью его владельцев. Они носили «иноземное платье», брили бороды, соблюдали необходимый «политес» при приеме знатных гостей. Но унаследованные от предков повседневные привычки простых посадских людей, весь свой старинный домашний уклад они оставили далеко не сразу.

Несмотря на огромные размеры, дом Бажениных органически сливается с остальной застройкой Вавчуги. Жилой этаж, поставленный на высокий подклет и увенчанный светелкой,— это самый распространенный в низовьях Северной Двины тип избы. В этом смысле дом Бажениных представляет огромный интерес не только как исторический, мемориальный памятник в узком смысле слова. Датой его строительства можно считать середину XVIII века, и в этом случае перед нами — одна из самых древних жилых построек, сохранившихся в этих краях. В 1791 году здесь, у Степана Ивановича Баженина, продолжавшего жить в Вавчуге и после закрытия верфи, останавливался П. И. Челищев, оставивший нам интересные записки о своем путешествии по Архангельской губернии. Что найдут будущие исследователи под поздней обшивкой дома, в интерьерах его парадных комнат? Может быть, узорчатые наличники окон, следы галереи… не пришло еще время окончательно судить о его первоначальном облике, в котором воплощены самые традиционные приемы народной жилой архитектуры Севера наряду с чертами городской культуры XVIII века.

На обратном пути в Чухчерему оглянемся назад. Обвеваемый всеми ветрами, возвышается на мысу дом Бажениных. А за рекой простираются низменные дали островов. В южной части лежит старая Ровдогорская волость — родина талантливого корабела Степана Тимофеевича Коч-нева-Негодяева, в XVIII веке строившего замечательные суда на местной верфи. А дальше к северу — земля, давшая Родине целую плеяду ученых и художников. Первым среди них был Михаил Васильевич Ломоносов, в юности не раз бывавший в Вавчуге, когда живы были еще основатели верфи. Не здесь ли зародился у него живой интерес к техническим знаниям?

Дорога в Чухчерему идет по земле, в конце XVII века принадлежавшей холмогорскому архиерейскому дому. Здесь стоял «двор для архиерейского пришествия», чуть ниже села, на реке Юре, находились соляные варницы, в Сятиверах работали «пильные мельницы». Архиепископ Афанасий старался не отставать от века.

Поселение Чухчерема возникло еще в период освоения новгородцами этих земель. Сейчас это большое село, вытянувшееся вдоль реки на полтора километра. Близость к областному центру ощутимо повлияла на его облик. Нелегко отыскать сегодня приметы старины среди ярко окрашенных, крытых шифером домов. Тем не менее они еще есть, надо только суметь их разглядеть. Отдельные дома, несмотря на их позднее происхождение, сохранили эстетику древних обнаженных бревенчатых срубов. Эти большие двухэтажные, близкие к городскому типу постройки зачастую не утратили традиционных хозяйственных дворов. В ряде изб сохранились и дощатые кровли, уложенные по «курицам» и «потокам», видны даже резные «шеломы» и бревенчатые консоли, поддерживающие свесы кровель. Иногда эти детали выглядывают из-под позднее уложенных шиферных плит или тесовой обшивки стен. Но не эти немногочисленные следы старой жилой архитектуры привлекают нас сегодня в Чухчерему. Древнее село является блестящим примером решения (очевидно, чисто интуитивного) сложной композиционно-пространственной задачи. Его береговая панорама фланкируется двумя живописными группами церквей, из которых каждая служит своеобразным «маяком» для судов, идущих по реке: южная «встречает» корабли, спускающиеся к устью, северная — поднимающиеся вверх по течению. Церкви поставлены на изгибе речного русла так удачно, что никогда не видны одновременно, «не спорят» друг с другом.

На южной околице села доживают свой век две обветшалые, не слишком древние деревянные церкви — Никольская и Введенская. Одна из них, поставленная на белокаменном цоколе, воспроизводит в дереве формы купольной каменной архитектуры, другая повторяет традиционный тип клетских храмов. Обе выстроены во второй половине XIX века на месте упраздненного древнего Никольского монастыря, известного с XV века и одно время приписанного к Троице-Сергиевой лавре.

Северный конец села замыкается огромным обрывистым холмом. На его вершине сейчас стоит небольшая деревянная церковь Василия Блаженного (Васильевская), поодаль от нее на востоке — шатровая деревянная колокольня. Это лишь фрагмент первоначальной великолепной архитектурной «триады» XVII—XVIII веков, главной, ныне утраченной частью которой была грандиозная девятиглавая Ильинская церковь 1657 года, известная по фотографиям и обмерам начала нашего века.

Эта группа памятников была основным зрительным ориентиром для судов, идущих от Архангельска. О том, что ансамбль был рассчитан на восприятие с воды, свидетельствует ступенчатое расположение его зданий на холме. За много километров виднелся огромный массив Ильинской церкви, увенчанный букетом пучинистых глав, словно нераспустившихся чешуйчатых бутонов фантастических цветов. По мере приближения к селу из-за него показывалась вертикаль островерхой колокольни и приземистый объем Васильевской церкви. Лишь у самого села все постройки как бы выстраивались в ряд, образуя живописную фронтальную композицию.

Васильевская церковь — типичный пример сельского теплого храма с двускатной кровлей, какие принято называть «клетскими». Клетские церкви с древнейших времен были самым распространенным типом храма, который зодчие продолжали развивать и совершенствовать на протяжении многих столетий, вплоть до нового времени. Развитие художественных особенностей этого типа шло, по существу, по линии преодоления «избяных», утилитарных конструкций, главным образом за счет увеличения высоты клинчатых кровель. Его апофеозом, высшей точкой развития, можно считать гигантскую клинчатую кровлю Спасо-Преображенской церкви из села Спас-Вежи Костромской области, выстроенной в начале XVII века8. А Васильевская церковь в Чухчереме — это пример рядового клетского зимнего храма, как и обычно, в ансамблях, не претендовавшего на ведущую роль. Незатейливая и скромная по архитектуре, Васильевская церковь все же подкупает нас той простотой и безыскусственностью форм, которые отличают народное искусство Севера. Объемное построение здания легко читается на его боковых — южном и северном — фасадах. К кубическому двусветному четверику с востока примыкает алтарный прируб, крытый бочкой, с запада — приземистая трапезная. Обшивка нивелирует живописную поверхность бревенчатых стен, но под ней распознаются старые детали: расширяющиеся кверху срубов «повалы», косяки и переплеты окон с раскладками. Памятник нуждается в скорейшей реставрации — ждут восстановления лемехо-вое покрытие главки, причелины и подзоры кровель, тесовое покрытие алтаря — словом, те детали, которые уничтожены поздними переделками, обеднившими художественный замысел строителей здания. Есть сведения, что Васильевская церковь возведена в 1824 году «…вместо сгоревшей в 1823 году Георгиевской церкви». Так это или в то время только отремонтировали более древнее, обгоревшее внутри сооружение, может показать лишь тщательное обследование конструкций.

Восьмигранный столп колокольни 1783 года возвышается над низким четырехгранным основанием. В противоположность глухой гладкой обшивке, скрывающей срубы церкви, поверхность открытого сруба колокольни, так же как и тесового трехрядного покрытия его шатра, очень материальна и живописна. В этом памятнике в рамках художественных и строительных традиций деревянного зодчества ясно видны следы воздействия на него каменной архитектуры. Ею подсказан, например, рисунок ажурных двойных арок с висячей гирькой яруса звона. Мы еще встретимся с каменными памятниками, весьма близкими этой колокольне, но построенными намного раньше.

В этом ансамбле привлекают прежде всего великолепно найденные пропорциональные соотношения отдельных сооружений. Силуэты памятников очень красивы и выразительны со стороны реки и ранним утром, когда они вырисовываются контражуром в лучах восходящего солнца, и поздним вечером, в освещении пламенеющих лучей заката.

Напротив Чухчеремы, словно перекликаясь с ней, виднеется пристань Ломоносове Покидая Чухчерему, мы надолго прощаемся с правобережьем Северной Двины. Впереди — путь на острова.

На родине Ломоносова

О холмы красны и острова зелены.

Обильные луга, прекрасны бреги рек.

О коль ты счастлива, великая Двина.

М. В. Ломоносов

В пойме широко разлившейся Северной Двины многочисленные протоки омывают ряд низменных островов, тянущихся чуть ли не до горизонта. Наиболее значительный из них Куростров (в составе местных названий то и дело встречается корень слова «курья», на севере России означающего, по Далю, «разливной приток, речной рукав»). Пристань Ломоносово стоит на его восточном берегу. Тропинка от пристани выводит к дороге, уходящей в глубь острова до его противоположного берега на 8 км. Примерно на ее середине стоит село Ломоносово — первая цель нашего путешествия в этом островном краю. От пристани ходит рейсовый автобус, но короткий четырехкилометровый путь словно создан для спокойной пешеходной прогулки.

Куростров впервые упоминается в грамоте великого князя Василия Дмитриевича 1397 года. Уже в XVI веке он был густо населен, здесь стояло сто семьдесят девять дворов «черносошных» (государственных) крестьян. Во второй половине XVII века их число увеличилось до двухсот двадцати9. Большая часть земли находилась в крестьянских хозяйствах, лишь отдельными угодьями владел крупнейший в низовьях Двины Антониев-Сийский монастырь. В начале XIX века многочисленные мелкие деревни, разбросанные по острову, были объединены в одно большое село Ломоносовское.

От дороги и сейчас все время видны жилые усадьбы, хозяйственные постройки, сложенные по-северному добротно, крепко. На одном из домов широченные свесы кровли раскрашены в несколько цветов. Хотя дом новый, эта деталь напоминает нам о древних традициях, долго сохранявшихся на Севере. За ближайшим пригорком виднеется околица большого села. Это и есть родина М. В. Ломоносова и его младшего современника прославленного скульптора Федота Ивановича Шубина.

Сын крестьянина Василия Дорофеевича Ломоносова, Михайло до 10 лет жил в доме дяди отца, Луки Леонтьевича, морехода и зверобоя, с 1705 года — выборного двинского земского старосты. Только в 1722 году смог его отец приобрести собственный дом и закрепить за собой 34 сажени пахотной земли. Но главной гордостью семьи стало новое судно «Святой Архангел Михаил», построенное крестьянином соседней Паниловской волости Трофимом Антоновичем Медведевым и прозванное за свой быстрый и легкий ход «Чайкой». Его оснастили наподобие гукора, как то было велено царским указом 1714 года, «…которые ходят на море для промыслов своих на ладьях и кочах <…> делали бы морские суда галиоты, гукоры, каты, флейты, кто из них какое хочет». На этом судне юный Михайло Ломоносов ходил с отцом в Белое и Баренцево моря «…к берегам Лапландии, Само-яди и на реку Мезень». В этих трудных походах на промысел морского зверя закалялось его сердце и мужал характер.

Туалет-бюро работы холмогорских косторезов XVIII в. Ульяновский художественный музей.

В центре села уютно укрылось в зелени разросшегося сада одноэтажное деревянное здание. По преданию, оно поставлено на месте дома Ломоносовых, вблизи остатков пруда, устройство которого связывают с их именем. Здание строилось в 1868 году как «Начальное училище имени Ломоносова», о чем напоминает бережно сохраняемая на его фасаде надпись. Сейчас здесь расположен музей. Он невелик, но, знакомясь с его экспозицией, словно воскрешаешь в памяти известные из ‘ книг, но забытые со временем сведения. Старинные предметы местного быта, карта Куростровской волости XVIII века, названнаяее составителем академиком И. И. Лепехиным «Отечество Ломоносова», акварель Н. И. Кислякова и макет, рисующие вид старой Денисовки, как называлось когда-то это село,— все помогает представить нам обстановку, в которой рос будущий прославленный российский ученый. Здесь, в музее, мы еще раз убеждаемся в энциклопедически широком круге интересов М. В. Ломоносова. Любителям же путешествий интересно напомнить, что его занимали не только общие вопросы отечественной истории и географии. Он считал важным делом планомерное изучение исторических памятников, сбор старинных чертежей и описаний. По настоянию Ломоносова Академия наук разослала во все губернии запросы, ответы на которые впоследствии легли в основу первого «Топографического описания России», изданного уже после его смерти.

В музее собраны изделия знаменитого на весь мир холмогорского художественного ремесла — резьбы по кости, традиции которого идут из глубины веков. Первые ростки его были заложены, очевидно, еще новгородскими переселенцами, знакомыми с приемами обработки кости с древнейших времен. Здесь, в Поморье, для развития косторезного искусства оказались все условия, и прежде всего — широкая сырьевая база. Зимой, свободные от работы на море и на земле, поморы резали кость, чаще всего моржовую,— знаменитый в Древней Руси «дорог рыбий зуб», реже — ископаемую мамонтовую, привозимую с Печоры, иногда даже «заморскую»—слоновую. Если же другой под рукой не было, то резали обычную «животную», скотскую. Существовала особая пошлина «десятая кость», которую промысловики обязаны были платить государевым приказчикам. А с сердины XVII века торговля моржовыми клыками вообще стала государственной монополией.

Прекрасные изделия холмогорских резчиков по кости хранятся во многих музеях страны. Не только в Эрмитаже и Государственном историческим музее, но и в провинциальных музеях можно увидеть уникальнейшие вещи, резанные холмогорцами в XVII, XVIII веках и позднее. Недавно восстановлены московскими реставраторами резная картина «Охота» из -музея Рыбинска и великолепное туалет-бюро из музея Ульяновска. Здесь, на родине промысла, интересно вспомнить историю его развития. Известный русский историк И. Е. Забелин писал: «Работою отличнейших гребней славилась издревле холмогорская сторона, откуда призывали мастеров и в царский дворец <…> из дворца посылали иногда на Холмогоры особые заказы». В 50-х годах XVII века в Оружейной палате Московского Кремля работали «про царский обиход» холмогорцы «костяного резного дела токари» — гребенщик Прокопий Борисович Шешенин и его племянник Евдоким. В Москву вызывали и других мастеров, но большая их часть работала дома, в Холмогорах и округе — Матигорах, Ухтострове, Ровдине, Курострове. В 60-х годах XVII века здесь было больше двадцати косторезов-гребенщиков.

Временем расцвета этого промысла был XVIII век. В Курострове им занимались соседи и родственники Ломоносова, друзья его детства — Шубные, Дудины, Верещагины. В молодости резал кость и Федот Иванович Шубин, пока не ушел, по примеру Ломоносова, в 1759 году из родной деревни учиться в Петербург. Потомственными косторезами были члены семьи сестры Ломоносова Марии: ее муж Евсей Головин, зять Федор Яковлевич Лопаткин, внук Иван Федорович Лопаткин, получивший в 1827 году серебряную медаль за свои работы. Они вырастили целое поколение учеников, работавших на протяжении всего XIX века.

Искусство резьбы по кости развивалось в общем русле русского прикладного искусства Севера. Сказывалась активная роль Холмогор как важнейшего культурного и ремесленного центра Нижнего Подвинья. В XVII веке косторезы следовали вековым традициям древнерусского узорочья, проникшего во все виды искусства — от оформления книги до кузнечного дела и зодчества. Но орнаментальная резьба с травными растительными мотивами на рубеже XVII—XVIII веков стала соприкасаться с новыми веяниями в искусстве, чутко воспринимавшимися мастерами благодаря их поездкам в Москву, в Петербург, близости международного Архангельского порта. В начале XVIII века резчики стали увлекаться сюжетными композициями на исторические и аллегорические темы, черпая их в народном лубке, иллюстрациях печатных изданий. Популярной была среди них книга «Символы и эмблемы», выпущенная в Амстердаме на русском языке в 1705 году по заказу Петра I.

Менялись композиции, приобретая все более светский характер, менялся и сам стиль резьбы. В XVIII веке достигла совершенства ажурная прорезь «на проем», отмеченная народной характеристикой: «только в вырезу мурашу пройти». Полюбился прием обкладки изделии окрашенными пластинами с гравировкой. Рельефная моделировка перешла затем в скульптуру. Расширялся круг изделий: церковная утварь, гребни, рукояти мечей и станки для пищалей уступили место бесчисленным табакеркам, кубкам, ларцам, подзеркальникам, выраставшим иногда в сложные «архитектурные» сооружения. Позже стали резать игральные карты, разрезные ножи для бумаги, скульптурные группы, барельефные композиции, «картины». Зачастую мастера работали не только на родине, но уезжали в Архангельск или даже Петербург, приобретая новые навыки резьбы при знакомстве со столичным искусством своего времени. Так, в конце XVIII века архангелогородец Н. С. Верещагин резал вазы и аллегорические композиции в классическом стиле.

В XIX веке промысел постепенно сосредоточился в Курострове, заглохнув в соседних центрах. В 1867 году на Парижской выставке экспонировались работы Гаврилы Шубного. В конце XIX века в Ломоносовском было около сорока мастеров, но неизменно падало художественное достоинство их работ, не находивших спроса в условиях растущей конкуренции модных дешевых промышленных изделии. В 1885 году безуспешно пробовали возродить промысел, временно открыв «класс резьбы» при Ломоносовском училище. «В селе Ломоносовском когда-то был развит кустарный промысел резьбы < …> пал от недостатка сбыта»,— писал в 1912 году архангельский губернатор.

Возрождение старого художественного промысла стало возможным только в годы Советской власти. В 1929— 1930 годах была открыта Ломоносовская школа резьбы по кости, первыми учителями в которой стали В. П. Гурьев, В. Т. Узиков, Г. Е. Петровский, прошедшие ученичество у старейшего мастера М. И. Перепёлкина, ученика лучшего из резчиков 80-х годов прошлого века М. М. Бобре-цова. Так связалось неразрывной цепочкой преемственности мастерство старых поморов и умельцев-резчиков советской школы, возродивших высокое художественное качество холмогорского промысла.

В наши дни здесь выделываются многочисленные традиционные вещи: мундштуки, трубки, броши, разрезные ножи для бумаги. В ажурный и рельефный орнамент вплетаются композиции на темы жизни Севера: северные олени, ненецкие упряжки, елочки. Одновременно по моделям признанных художников, давно связанных с промыслом тесными творческими узами, в частности старейших мастеров М. Д. Ракова и С. П. Евангулова, выполняются целые скульптурные группы. Ныне косторезный промысел села Ломоносово — один из самых популярных и высоко ценимых народных промыслов русского Севера, не раз отмечавшийся медалями и дипломами на крупнейших выставках в СССР и за рубежом.

Но не только в музее оживает перед нами старый Куростров. На околице села, на высоком открытом месте стоит здание древней каменной церкви. В годы небрежения к старой архитектуре были разрушены алтарь, главы, верх колокольни. Но удивительно стойко выдержали испытание временем сохранившиеся части сооружения. Их украшает первозданный резной кирпичный декор: перспективные порталы, наличники окон, «хоровод» арочек-кокошников, венчающих четверик. Убранство фасадов этого памятника невольно вызывает в памяти столь же непритязательные по архитектуре сельские храмы средней России.

Каменная церковь Дмитрия Солунского, заменившая собою древнюю, не раз горевшую деревянную, строилась в 1726—1738 годах. Под первой же подрядной записью на ее постройку стоит подпись пятнадцатилетнего Михаилы Ломоносова: «7 февраля 1726 года < ..Л> вместо подрядчиков Алексея Аверкиева сына Старопоповых да Григория сына Иконникова по их велению Михайло Ломоносов руку приложил»14. Церковь возводили местные мастера. С 1727 по 1730 год кирпичную кладку вел крестьянин соседней Курейской волости Петр Кузьмин Некрасов, получивший 134 рубля, по одному рублю за каждую уложенную в дело тысячу кирпичей. Одну из его расписок в получении денег также подписал Михайло Ломоносов. С 1731 года достраивали церковь местные крестьяне Феодосии Иванов Авксентьев, Яков Прокопьевич Дьяков и Гаврила Моисеев Верещагин.

Северный придел Екатерины, трапезная и колокольня выстроены позже, в 1753—1765 годах. Два этапа строительства этого памятника хорошо видны на его фасадах. Декор «второй очереди» выполнен в формах архитектуры середины XVIII века, в отличие от традиционного древнерусского декора четверика. Более поздние детали проще и строже по рисунку, хотя и сохраняют пластичность и мягкость исполнения. Над «ушастыми» наличниками трапезной —профилированные «козырьки», прообраз классических сандриков. Но это не мешает общему восприятию здания как единого архитектурного целого. Сейчас трудно себе представить, что такое в общем-то небольшое сооружение потребовало чуть ли не сорокалетних усилий. Сказывался, очевидно, начавшийся экономический спад холмогорской земли.

Строительство церкви Дмитрия Солунского велось на глазах у юного Михаилы Ломоносова. С ней связаны его первые шаги в овладении русской грамотой. Современники считали его «лутчим чтецом в приходской своей церкви». Даже самую дату его рождения мы знаем благодаря церковному архиву. Так художественная ценность древнего здания дополняется его уникальным мемориальным значением —это единственное в родном селе Ломоносова сооружение, хранящее память его времен.

«Имеючи отца хотя по натуре доброго человека, однако в крайнем невежестве воспитанного, и злую и завистливую мачеху, которая всячески старалась произвести гнев в отце моем, представляя, что я всегда сижу по-пустому за книгами. Для чего многократно я принужден был читать и учиться, чему возможно, в уединенных и пустых местах, и терпеть стужу и голод, пока я ушел в Спасские школы», — вспоминал впоследствии М. В. Ломоносов 15. Морозным декабрьским днем 1730 года отправился девятнадцатилетний юноша с рыбным обозом в Москву, выпросив у соседа Фомы Шубного кафтан и заняв три рубля.

От центра села в просветах между деревьев открываются широкие дали— это видно левобережье Северной Двины, отделенное от Курострова широкой протокой Курополкой. В центре панорамы, почти у самого берега, высится громада Спасо-Преображенского собора в Холмо-горах. Не раз и не два бывал там Михайло Ломоносов, сначала — вместе с отцом, выполнявшим хозяйственные поручения местного архиепископа, потом, уже юношей, — один. Его влекли туда богатейшая библиотека и только что открывшаяся при архиерейском доме школа. Чуть южнее, на втором плане, белеет здание церкви в Верхних Матигорах. Невдалеке от нее, в селе Нижние Мати-горы, родилась мать М. В. Ломоносова Елена Ивановна Сивкова, а позже жила его сестра. Отсюда ушел в Петербург на учение его племянник Михаил Евсеевич Головин, впоследствии видный ученый, автор учебника по физике. Широта и простор создают впечатление неизменности, вечности пейзажа. Верится, что почти таким же был он и двести пятьдесят лет назад во времена юности Ломоносова.

От музея, художественной школы и фабрики косторезных изделий недалеко и до большого здания школы, перед которым с 1958 года стоит памятник М. В. Ломоносову, выполненный в бронзе скульптором И. Козловским. Увековечение памяти Ломоносова на его родине имеет свою предысторию. В 1791 году П. И. Челищев во время путешествия по Архангельскому краю, остановившись в Холмогорах, организовал установку в старой Денисовке восьмигранной пирамиды высотой около 3 м, на гранях которой были изображены глобус, химическая реторта, астрономическая труба, книги, символизирующие главные занятия и заслуги Ломоносова перед Отечеством. Но тот памятник был деревянным и оказался недолговечным. В 1885 году пробовали организовать заказ на новый монумент, но безуспешно, и вскоре забыли о нем.

За околицей села дорога выводит к переправе через Курополку. Но прежде чем спуститься к берегу, оглянемся на восток. За широким полем виднеются каменные здания. Они отмечают еще один малоизвестный туристам древний центр Нижнего Подвинья — Ухтост-ров, заселенный одновременно с Холмогорами и Куростровом. Из Двинской летописи мы знаем, что здесь, так же как и в Матигорах, жили первые новгородские наместники на Двине.

В начале XVII века двенадцать деревень в северной части Ухтострова объединились в один приход. В его центре стояли две деревянные церкви и колокольня, давно утраченные. О них, казалось бы, и не стоило упоминать, если бы мы не знали, что все три стоявшие рядом сооружения были шатровыми. Это один из прекрасных примеров поразительной популярности шатровых завершений на Севере. Но, к сожалению, для древнего Ухтострова вге это «дела давно минувших дней». Уже на рубеже XVII—XVIII веков деревянные шатровые здания были заменены каменными, частично сохранившимися. К Ухтострову можно пройти от села Ломоносове, можно добраться и прямо из Архангельска на рейсовой «ракете». Медленно, словно нехотя, подходит она по мелководью к пристани у подножия зеленого холма. С высокого откоса сбегают прямо к воде деревенские домики. Немногочисленные пассажиры «ракеты» взбираются по крутой дороге. Но любознательным туристам лучше сразу же свернуть на чуть заметную тропинку. Она приводит на вершину холма, который венчает каменная церковь Варвары. С дальних точек памятник не воспринимается как древний, и кажется, что он не сулит сколько-нибудь сильных эмоций. Слишком незначительным рядом с огромной колокольней представляется «кубик» самого храма, завершаемого пятью непропорционально узкими обезглавленными барабанами, прикрытыми сверху коническими железными крышами. Вблизи же это первое чувство разочарования исчезает.

Взойдя на вершину холма и оглянувшись вокруг, испытываешь восторженное удивление перед безошибочным художественным чутьем, помогавшим создателям древних храмов находить самые впечатляющие места. Отсюда открываются многокилометровые беспредельные просторы двинской поймы. На западе отчетливо видны земли Кур-острова. Дальше в дымке встают, словно сказочное видение, некогда славные Холмогоры. Хорошо прослеживаются отсюда и очертания самого Ухтострова: на широком пространстве разноцветного моря полей и лугов прихотливо разбросаны островки небольших деревень, связанные между собой паутиной дорог и тропинок.

А что же сама церковь? Это небольшой теплый храм с обширной трапезной, характерный для сельских мест, построенный в 1693—1702 годах. На одной оси с ним с 1711 по 1721 год строилась шатровая колокольня. Стены памятника сложены иэ массивных белокаменных блоков, перемежающихся с кирпичной кладкой, из тесаного кирпича выполнены и архитектурные детали — порталы, наличники окон, ленты резных узоров на барабанах глав и апсидах. Редко где встретишь в наши дни деревянные колоды оконных косяков в каменных постройках. Здесь они сохранились, да еще с древними коваными деталями — петлями для деревянных ставен, остатками решеток. Сложнопрофилированный цоколь из белого камня опоясывает церковь и колокольню с трех сторон, но на северной стороне он прерывается — здесь находился разрушенный в начале XIX века придел, соединявшийся с Троицкой церковью.

От Троицкой церкви — когда-то главного сооружения ансамбля, построенного в 80-х годах XVII века, сохранился лишь резной белокаменный цоколь. А первоначально ее большой четырехстолпный четверик с пятиглавием мало уступал в величине и торжественности облика Спасо-Преображенскому собору в Холмогорах — центральному культовому сооружению в низовьях Северной Двины.

Кто же возводил здания этого ансамбля? Начало их строительства относится к периоду, когда в этом краю еще только закладывались основы каменного зодчества. Мы не можем назвать сегодня имена зодчих, но важно хотя бы определить, к кругу каких мастеров они принадлежали? Смешанная кирпично-белокаменная кладка, изысканный «кружевной» декор фасадов Троицкой церкви, имевшей удивительные по красоте резные наличники окон, наконец, рисунок карнизов церкви Варвары — все это сближает памятники Ухтострова с известными современными им храмами Каргополя. Но одна из них имела детали, близкие убранству несохранившейся церкви Михаила Архангела в Архангельске, выстроенной крестьянином Антониева-Сийского монастыря Максимом Лахоцким. Совершенно ясно, что и на Ухтострове работали северные зодчие этого же круга.

Несмотря на фрагментарную сохранность, памятники Троицкого прихода Ухтострова — одна из » прекрасных страниц древнего зодчества, свидетельство высокого художественного вкуса его создателей и тесных связей этого древнего центра с другими культурными центрами Подвинья. Они еще ждут своего исследователя, а для нас — это великолепный уголок нетронутой северной природы, одухотворенный прекрасным творением рук человеческих.

От пристани на Ухтострове можно на «ракете» вернуться в Архангельск, но если позволяет время, интереснее, спустившись с холма, пересечь поля и выйти на берег протоки, омывающей остров с запада. Здесь стоят еще две церкви — деревянная и каменная. Обе выстроены во второй половине XIX века на месте деревянных церквей Богоявления и Благовещения, упоминаемых уже в XV веке и много раз горевших и восстанавливавшихся. Примечательно, что старая Богоявленская церковь, простоявшая здесь ровно двести лет, строилась в 1681 —1682 годах за-островским крестьянином Степаном Федоровичем Мелеховым, получившим за это 150 рублей и 110 мер ячменя. Она завершалась девятью главами, совсем как стоявшая напротив, на другом берегу Двины, Ильинская церковь в Чухчереме. А на родине Мелехова, в селе Заостровье, сейчас входящем в черту Большого Архангельска, через год после нее появилась еще одна девятиглавая Сретенская церковь, которую нам еще предстоит увидеть. Так, в собранных «по крохам» разрозненных сведениях все полнее встает перед нами история богатейшей художественной жизни древнего Подвинья.

Две поздние церкви Богоявленского прихода Ухтострова как бы отмечают исходную точку короткого водного пути, который издавна связывал его жителей с соседними Хол-могорами и Куростровом. Он не потерял своего значения и теперь. Юркое суденышко — дора — ежедневно делает несколько рейсов, перевозя молочные бидоны и веселых молодых доярок знаменитого на всю страну совхоза «Холмогоры». Несмотря на то, что расстояние по прямой между конечными пунктами пути не составляет и двух километров, доре приходится почти целый час огибать многочисленные островки и песчаные отмели по узким коридорам фарватера, между глинистыми берегами, местами гнездовий чаек, вторгаться в полутемные серебристо-зеленые туннели из ветвей столетних ив. Наконец, она останавливается у причала полевого стана, откуда недалеко и до Ломоносова или до перевоза к Холмогорам.

От Курострова через Курополку — зимой по льду, летом на речном перевозе, курсирующем каждый час, или на лодке, что безопаснее в конце лета, когда Курополка мелеет, — и мы в Холмогорах, современном райцентре, имеющем широкие перспективы развития. С XVIII века, когда роль административного и экономического центра края перешла к Архангельску, начался затяжной период упадка Холмогор. Поэтому сейчас, глядя от переправы на маловыразительную береговую панораму или гуляя по улицам с их однообразной поздней застройкой, трудно даже вообразить, насколько интересна и богата событиями была древняя история Холмогор.

Легенды, связанные с дославянскими поселениями в районе Холмогор, долго будоражили умы российских ученых. «Чудскими» считали они остатки земляных укреплений около Спасо-Преображенского собора, само название города объясняли финским словом «колм» — три, основываясь на сведениях о стоявших здесь до новгородцев трех поселениях. Опровергая эту версию, М. В. Ломоносов писал: «Имя Холмогоры соответствует весьма положению места, для того что на островах около его лежат холмы, а на матерой земле горы, по которым и деревни близ оного называются, например, Матигоры, верхние и нижние, Каскова гора, Загорье и проч.»

Письменная история Холмогор начинается сравнительно поздно, только в XIV веке, когда Подвинье становится ареной борьбы Новгорода и Москвы. Вдоль Северной Двины и ее притоков, в том числе и «на Холмогорах», возникают укрепленные городки. Военные события тех лет не прошли мимо этих мест. Известно, например, что здесь через два года после разгрома Орлеца новгородцы вторично разбили своих противников. Значение холмогорской земли в ту пору показательно уже тем, что здесь жили новгородские посадники и наместники новгородского архиепископа. Дорожа властью над этим богатейшим центром, «господин Великий Новгород», отступая в других местах под натиском крепнувшей Москвы, до самого конца своей самостоятельности не желал отдавать ей Холмогоры.

С XIV века здесь селились искусные корабелы и мореходы. Отсюда начинали они свой путь на север, добираясь до устья Оби и берегов Скандинавии. Прекрасные мореходные качества русских ладей отмечал в XVI веке английский шкипер Стифен Барроу. Когда впоследствии в гербе города поместили астролябию — прибор для определения местонахождения судна, этим как бы подчеркнули его роль старейшего морского порта России. Не случайно, что капитану английского корабля Ричарду Ченслеру в 1553 году пришлось для встречи с представителем московской власти подниматься из устья Двины вверх по реке до самых Холмогор, где жил двинской воевода, работали царские приказчики, хранилась государева казна, И после присоединения к Москве Холмогоры продолжали оставаться главным центром Нижнего Подвинья.

Вторая половина XVI века оказалась «золотым веком» в экономике города. Через него шла оживленная торговля не только с вновь учрежденной лондонской «Московской торговой компанией», но и с купцами многих стран Западной Европы. Здесь были выстроены новые казенные русский, английский, голландский гостиные дворы с лавками, амбарами, жилыми палатами. При расширенных верфях устроили канатную фабрику; в кузнечных мастерских изготовляли все необходимое для оснастки морских судов. Даже основание в 1584 году нового, более удобного порта в устье Северной Двины вначале не сказалось на судьбе Холмогор — они еще сто лет сохраняли значение главного центра Двинской земли.

Как и все северные посады Московского государства, Холмогоры до начала XVII века не были укреплены. Только перед самым нашествием польско-литовских отрядов в 1613 году спешно возвели «острог стоячий в один тын с башнями к Двине реке», помогший холмо-горцам отразить нападение «воров» (соседние незащищенные поселения Ухтострова, Панилово и другие были ими разорены). Через десять лет первый острог заменили более мощным, с одиннадцатью башнями, протяженностью 960 сажен. Последний раз деревянную холмогорскую крепость восстанавливали в 1691 —1692 годах. Когда в следующем году сюда в первый раз прибыл Петр I, его встречали «на обрубе» крепости два полка, выкатившие для салюта тринадцать пушек. Однако к началу XVIII века Холмогоры утратили всякое значение в обороне северных рубежей страны, и крепость вскоре пришла в упадок. Сейчас в центре села можно увидеть лишь оплывшие следы рва и вала.

К сожалению, о жизни Холмогор тех далеких времен мы знаем чрезвычайно мало. Документы, которые помогли бы восстановить хотя бы внешний ход событий — «жалованные грамоты и всякне указы и судебники с Москвы», по словам Двинской летописи, первоначально хранились в Холмогорах, «на старом городище в казне в Спасском большом соборе» 1в. Но потом их перевезли в Архангельск, где они сгорели во время пожара 1738 года. Основные сведения историки черпают теперь из текстов летописи, ведшейся на месте, очевидно, уже с 30-х годов XVI века. Но даже отрывочные сведения подчас случайных источников, разрозненные экспонаты из самых разных музеев страны, находки археологов постепенно все больше и больше приоткрывают плотную завесу времени.

В XV—XVII веках росли и богатели холмогорские посады, раскинувшиеся чуть ли не на пять верст вдоль берега Курополки. Знаменит был тогда их торг, куда свозили со всего Севера огромные партии товаров, шедших отсюда в глубь страны и за море: соль, рыбу, сало морского зверя, пушнину, жемчуг, слюду, пеньку, полотно, моржовые клыки, смолу. И в самих Холмогорах работали искуснейшие мастера самых разных специальностей. Их изделия имели широкий спрос не только на местном рынке, но и в Москве, Великом Устюге, Сибири, позднее — Архангельске. Среди них славились кузнецы, соперничавшие с признанными устюжскими мастерами «просечного дела». Холмогорские сундучки, шкатулы, подголовки, окованные прорезным железом на подкладке из слюды или цветной кожи, снабженные замками «с секретами», служили лучшим подарком в самых высших слоях общества. Здесь же по царским заказам выковывали замки для мушкетов и карабинов. Не менее известны были и местные столяры, резчики по кости и дереву, художники, которые обычную бытовую утварь и даже орудия труда умели превращать в подлинные произведения искусства. В одном из документов XVII века упоминается «подголовок холмогорский писан золотом» — уже тогда холмогорские посадские люди любили нарядные расписные вещи. Эта традиция, пережив века, дожила почти до наших дней в виде северодвинской бытовой крестьянской росписи.

Холмогоры были одним из тех художественных центров, которые в течение длительного времени определяли развитие народного искусства Нижнего Подвинья. Но в сложении традиций самого холмогорского искусства не могли не сказаться многие перекрестные влияния, шедшие, с одной стороны, из глубины веков, со времен новгородской колонизации края, с другой — из соседних крупных художественных центров: Каргополя, Антониева-Сийского монастыря, Устюга Великого, наконец, вотчины Строгановых Сольвычегодска. Все это делало художественную жизнь Холмогор очень сложной. В XVI—XVII веках здесь работала не одна группа художников, каждая имела свой «почерк».

Об их творческих устремлениях мы можем лишь смутно догадываться по тем немногочисленным произведениям, которые изучены к нашему времени. Известны, например, три иконы, хранящиеся в Третьяковской галерее, созданные, очевидно, в одной из холмогорских мастерских в XVI веке. А в XVII веке из среды холмогорских посадских людей вышла целая группа талантливых мастеров «иконного письма», работавших в других городах. Это и московский царский изограф Василий Иванов Колмогоров и знаменитый Семен Спиридонович Колмогорец, создавший свой неповторимый стиль тончайшей миниатюрной иконописи, идущей от традиции строгановской школы. Его творчество было связано в основном с Ярославлем, но он так и остался записным холмогорским посадским человеком. С восторгом отзывался о его творчестве сам Симон Ушаков, а архимандрит Антониева-Сийского монастыря Никодим включил переводы с его икон в состав «лицевого подлинника» —сборника образцов для иконописцев. В Устюге работал его брат Василий Спиридонович Колмогорец, писавший в 70-х годах XVII века иконы в Успенский собор. Позднее, уже в XVIII веке, Алексей и Василий Колмогоровы, по отзывам современников, «искусные живописцы», получали ответственные заказы в крупнейшие соборы Устюга и Архангельска.

До последней четверти XVII века на холгмогорских посадах и в окрестных селах стояли сплошь только деревянные здания. Первое каменное сооружение — воеводская изба была возведена здесь в 1674 году. Вслед за нею стали строить каменную церковь Бориса и Глеба в Нижних Матигорах. Ee окончание в 1682—1683 годах произошло уже при первом местном архиепископе Афанасии, с деятельностью которого тесно связан расцвет каменного зодчества на холмогорской земле.

Долго держались на Севере языческие пережитки в верованиях, обусловленные древними традициями местной крестьянской общины. Сильно было здесь и старообрядчество, с множеством скитов на огромной территории лесного края. Авторитет официальной церкви был невелик. Усилить ее позиции предстояло вновь учрежденной архие-пископии Холмогорской и Важеской, во главе которой в 1682 году был поставлен Афанасий (Алексей Артемьевич Любимов). Уроженец далекой Тюмени, сын служилого военного человека, он сорок лет провел в Сибири и на Урале, и хорошо знал условия жизни окраин Русского государства. Бывший старовер, Афанасий стал ярым противником раскола и приверженцем сильной централизованной власти.

Настойчиво и жестко проводил Афанасий политику регламентации строительства церквей по официальным канонам. Тщательно следил он за тем, чтобы зодчие полностью отказались от шатровых покрытий, запрещенных еще в середине XVII века, но все еще строившихся на Севере. Разрешения на новые храмы он сопровождал постоянными указаниями, где ставить печь, где помещать храмовую икону, какой формы должен быть алтарь или крест, а иногда выдавал даже чертеж, «каков учинен под грамотой». Главной же его заботой стала замена традиционных на Севере деревянных храмов каменными. Афанасий внимательно следил за завершением строительства церкви Бориса и Глеба, начатого до него. «Архиерей кручинился, — читаем мы описание одного из его приездов в Нижние Матигоры, — что в церкви и во олтаре без его благословения стены вытесаны внов < …> смотрел каменной церкви, из земли дело похвалил, а вверху, говорил, не делом сделано: шеи основаны некрепко на дугах, и то велел покрепить да приказал мост опустить в церкви». Этот богато украшенный кирпичный с белокаменной резьбой большой двухэтажный храм, с великолепным перспективным порталом, узорчатыми наличниками окон, напоминающими декор Троицкой церкви в Ухт-острове, с венчающими его рядами «теремков» — кокошников и мощным пятиглавием заложил основу холмогорской «ветви» каменного зодчества в Нижнем Подвннье. К сожалению, тревога Афанасия о плохой кладке верха храма оказалась не лишенной основания. К началу XIX века в стенах храма образовались трещины, их пытались укрепить контрфорсами, но и они не спасли, и нижнематигорский храм давно уже не существует. Нет и целой группы прекрасных каменных посадских церквей, на рубеже XVII—XVIII веков украсивших панораму Холмогор. Сейчас об этом последнем в холмогорской истории периоде расцвета зодчества напоминает сохранившийся ансамбль Спасо-Преображенского собора и архиерейского дома, стоящий на южной окраине села.

На холме, где издавна возвышались главные церковные сооружения Нижнего Подвинья — деревянные Спасо-Преображенский собор и Воздвиженский монастырь, сразу же после приезда в Холмогоры Афанасия развернулось грандиозное по местным масштабам, затянувшееся на долгие годы каменное строительство. В 1683—1685 годы первой была выстроена новая каменная колокольня. Вслед за нею, с мая 1685 года, начали строить Спасо-Преображенский собор, вчерне оконченный через шесть лет, в 1691 году. Одновременно в 1688—1689 годы к западу от собора возвели архиерейские палаты с надвратной крестовой церковью Иакова, позднее разобранной. Наконец, к северу от собора в те же годы появилось здание приказов.

За этими скупыми краткими сведениями о датах строительства скрывается около десяти лет напряженной ежедневной созидательной работы целой армии строителей и художников: кирпичников и каменщиков, плотников и столяров, кузнецов, резчиков, иконописцев. Рядом на Курострове работал большой «домовый кирпичный завод», где обжигали тысячи и десятки тысяч большемерных кирпичей. Из Орлеца везли сюда в «домовых судах» известняк, а из Устюга — покупное железо, «досчатое и связное». Подобно знаменитому строителю Ростовской митрополии Ионе Сысоевичу, Афанасий пробовал организовать у себя даже литье колоколов. По указу Петра I, часть «припасов», оставшихся от «городового и гостиных дворов строения» Архангельска, была поставлена из -государевой казны. Столь грандиозное строительство каменных зданий было здесь в новинку и поражало своим размахом.

По мысли Афанасия, Спасо-Преображенский собор должен был утвердить авторитет официальной власти, стать образцом для последующего зодчества в Подвинье. Он сам руководил разметкой его плана, постоянно подчеркивая идею повторения в нем образцов древней архитектуры, в первую очередь — центрального памятника Русского государства Успенского собора Московского Кремля. Но, несмотря на это, образ Спасо-Преображенского собора целиком принадлежит искусству своего времени. Шести-столпный пятиглавый храм обогащен интереснейшим конструктивным новшеством. Мастера умело совместили традиционные полукружия закомар с упрощенной четырехскатной кровлей, удобной в условиях затяжной снежной северной зимы. То, о чем трудно было даже помыслить при создании прототипа, стало вполне возможным при строительстве этого памятника в конце XVII века, когда уже появились храмы с простыми скатными покрытиями.

Основанные на мощном белокаменном цоколе, стены собора украшены типичным для XVII века кирпичным декором. К тому же все его наличники окон, перспективные порталы, пояски и карнизы, архивольты закомар были первоначально расписаны «разными красками узорочно». Пять мощных барабанов несли на себе огромные пучини-стые главы, средняя из которых в диаметре имела почти 12 м. Их покрытие из деревянной черепицы — «лемеха» — дополнительно обогащало расцвеченные фасады дробной игрой светотени. А между закомарами были «учинены прорезные виски и те виски выкрашены красками из масла» — это были резные и тоже расцвеченные «полотенца», перекочевавшие сюда из деревянного зодчества. Три притвора — три входа в собор — были щедро расписаны «многими вертоградными травами различно». В их интерьерах орнаментальные росписи обрамляли отдельные композиции, посвященные аллегорическим и историческим сюжетам, вплоть до изображения «небесного движения солнца и луны и звездного течения на своде».

С середины XVIII века начались переделки древнего собора: были расширены окна, сломаны три притвора и заменены одним крыльцом с западной стороны, вместо фигурных «кубоватых» завершений апсид появились скатные кровли, были зашиты тесом пазухи между закомарами. К началу нашего века в соборе образовались опасные трещины. Сейчас здесь ведутся сложнейшие реставрационные работы.

Построенная раньше собора шатровая колокольня волею судеб восстановлена в наши дни тоже раньше него. Она имеет очень высокий четверик в два яруса. В верхнем ярусе размещена просторная сводчатая палата, которая раньше использовалась под «книгохранительницу». Оригинально расположение слухов на разных гранях шатра «вразбежку», многократно повторенное в местных колокольнях, строившихся после нее. Но еще интереснее декоративные башенки с изящными шатриками, поставленные на углах четверика. Фасады колокольни, как и собора, с самого начала были расписаны: «Писал по той колокольне шатер весь до зубцов, что под звонцами, города Коломогор богоявленский священник Федор да дому архиерейского сын боярский Алексей Струнин с сыном Егором да с братом Стефаном, да домовый конюх Доро-фей Семенов да Колмогорский стрелец Гаврило Якимов». Семья Струниных постоянно участвовала в художественных работах архиерейского дома, а об упомянутом здесь первым Федоре Васильевиче Струнине его современник и собрат по ремеслу отзывался как о «первейшем искусном изографе иконного письма».

Документы счастливо сохранили нам имена и зодчих соборного комплекса. Через несколько лет после его окончания архиепископ в одном из писем в Москву упоминал «домовых первостатейных детей боярских каменных дел подмастерьев Федора да Ивана Стафуровых, которые у многих дел каменного Вашего великого государя строения на Москве и у города Архангельска бывали и в дому моем с началу и до совершенства каменного строения в присмотре подмастерьями были ж»28. А вот еще один документ того времени: «Сийского монастыря <…> бобыль Мишка Дмитриев сын Белозеров подрядился в соборной каменной церкви Преображения господня и во олтаре тоя церкви набрав намостить тесаным каменем помост со степенми в косяк из готового домового камени, по угожест-ву как повелит преосвященный архиепископ в наугольник как ему будет дан с воли преосвященного архиепископа от подмастерья Федора Стафурова» 24. Словно бы специально для нас здесь названы все «действующие лица»: Афанасий-заказчик, диктующий принципиальное решение вопроса, зодчий Федор Стафуров, выдающий чертеж на постройку, и каменщик Белозеров. Итак, не остается сомнений: создателями ансамбля были подмастерья каменных дел Федор и Иван Стафуровы, опытные зодчие, работавшие, по словам Афанасия, в Москве и Архангельске. Но правовое положение их было незавидным. Числясь «домовыми служащими», они одновременно с большими строительными работами выполняли и хозяйственные поручения, вынужденные дежурить сутками «дневальными» в сенях архиепископских палат.

Щедро украшенный собор поражал современников. Долго жило в Холмогорах предание о том, что, увидев его, Петр I воскликнул: «Хорош у тебя, Афоня, собор, да чем его достроишь?», — и дал на его окончание денег. В расходной книге Двинского таможенного сбора имелась запись тех лет: «На строение того иконостаса по указу Петра < выдано от головы Ивана Барсина с товарищи 300 рублев денег». Много прекрасных вещей хранилось здесь. В неразрывном единстве переплеталось творчество местных умельцев и московских мастеров, выполнявших заказы «на Холмогоры». Еще в самом начале строительства сюда прислала богатые вклады царевна Софья. Позднее в Москве для холмогорского собора копировали древнюю икону Владимирской Богоматери, «большое и наилучшее» евангелие Чудова монастыря, резали створки царских дверей в новый иконостас. И все же подавляющее количество художественных работ выполняли местные умельцы. Именно им мы обязаны общим декоративным обликом памятника. Даже чисто техническое приспособление — железные связи — местные кузнецы превращали в декоративную деталь — узорчатые анкера связей и сегодня видны на фасадах собора.

Архиерейские палаты стоят к западу от Спасо-Преоб-раженского собора. Великолепен был внешний облик этого большого жилого здания, значительная часть которого не сохранилась. В дошедшей до нас его западной части сейчас восстановлены замечательные, мастерски выполненные пышные наличники окон с тройными стрельчатыми кокошниками. Эти очень выразительные сочные детали можно смело поставить в один ряд с лучшими столичными образцами каменного зодчества того времени, очевидно, знакомыми зодчим братьям Стафуровым по их работе в Москве. И если при строительстве Спасо-Преоб-раженского собора они оказались связанными официальным церковным регламентом «повторения старого образца», как того требовал Афанасий, то при возведении палат онн смогли дать волю своему вдохновению.

Большое парадное крыльцо вело во второй этаж, где находились крестовая и столовая палаты, служившие для приема знатных гостей, и личные покои архиепископа. Их богатое убранство не уступало интерьерам самых видных домов московской знати. Печи были облицованы многоцветными изразцами, окна освещались через слюдяные окончины с мелким орнаментальным плетением переплетов, стены были расписаны «разными красками». В палатах стояли шкафы с книгами, резные столы, среди которых был и круглый, расписанный «по-иноземски», резные «заморские» стулья. Стоявшие вдоль стен лавки были покрыты зеленым сукном, а парадное «архиерейское место» — даже дорогим восточным ковром. На стенах висели печатные потреты Петра I, живописная «персонь» самого Афанасия, герб государства Российского, карты, план города Амстердама. Это были приемные залы не просто священнослужителя, но видного государственного деятеля. В 1693 году архиепископ принимал здесь Петра I с большой свитой именитых сподвижников царя: среди них были Лефорт, Бутурлин, Борис Голицын.

В 1701 году в архиерейских палатах два часа провел известный голландский путешественник Корнелий Ле Бру-ин, оставивший записи о своей беседе с Афанасием, которого он уважительно называет «человеком здравого ума и любителем изящной литературы»26. Эта характеристика не случайна. За двадцать лет жизни в Холмогорах Афанасий сумел собрать одну из самых крупных и интересных библиотек на русском Севере. В ней насчитывалось до четырехсот девяноста томов на русском, немецком, греческом, латинском языках, посвященных не только служебным церковным и богословским вопросам, но и медицине, истории, географии, военному делу.

Где теперь интереснейшие приборы — «окозрительные трубки», глобусы, атласы, гравюры, мебель, тщательно собиравшиеся Афанасием на протяжении двух десятков лет? В 1744 году архиерейские палаты в Холмогорах были внезапно взяты в казенное ведомство, обстроены тыном… и окружены тайной. Тридцать шесть лет они неусыпно охранялись солдатами, жившими в построенной рядом казарме. Здесь по царскому указу содержались в заточении претендентка на русский престол Анна Леопольдовна с принцем Антоном Ульрихом и детьми. С 1781 года палаты несколько лет занимала мореходная школа, переведенная затем в Архангельск.

Сохранились два портрета Афанасия, находящиеся сейчас в музеях Архангельска. В 1698 году архиепископ, будучи в Москве, «призвал живописца персонника Степана Дементьева сына Нарыкова и заставил свою архиерейскую персонь написать, которую и писал он на картине, смотрючи на него, архиерея, обрисовал и все подобие сущее лица его и провохрил фабрами, какими надлежит, слово в слово, и оставил у него архиерея во внутренней келье сушить. А в иной день приехав, оное архиерейское персонное лицо поправивши на готово, взял с собою, протчее дома дописывал».

Желание иметь свой портрет было знамением времени. Уже в 60-х годах XVII века писали в Москве «с живства царские персони». С 1685 года существовала в Оружейной палате кроме иконописной и живописная мастерская.

Посещая царскую резиденцию в Измайлове, патриарший дворец или дома знатных людей, Афанасий повсюду видел портреты, выполненные московскими «персонниками» или заезжими иностранными художниками, а иногда и привезенные из-за границы.

В «персони» Афанасия — все характерные особенности русской живописи того времени. Условное, лишенное перспективы изображение вместе с тем протокольно точно передает детали. Перед нами предстает человек волевой. Его взгляд суров, даже жесток, губы плотно сжаты. Бритый подбородок, это отступление от общепринятого правила ношения бороды священнослужителями, напоминает об одном из самых важных событий в его жизни — выступлении против раскола на московском соборе 1682 года, когда его противник Никита Пустосвят в пылу гнева выдрал ему клок бороды. Надпись на картине, сделанная уже после смерти Афанасия, говорит о роли, которую это событие сыграло в его сближении с Петром I.

Художник С. Нарыков, из крепостных ГЧД. Строганова, очевидно, достаточно правдиво изобразил Афанасия, вызвав пристальный интерес к своей работе собрата по профессии холмогорского «домового художника» Ивана Васильева сына Погорельского, не только оставившего нам приведенную запись о том, как был написан портрет, но и выполнившего его копию «тем же кунштом, слово в слово». Но здесь-то и сказалась разница их подготовки. Копия Погорельского — это ученическая работа иконописца, лишь пробующего свои силы в новом виде искусства.

В Холмогорском архиерейском доме — большом феодальном хозяйстве работало более ста служащих. Для управления им были созданы приказы, которые размещались в специально выстроенном здании. Это скромное по оформлению каменное сооружение со сводчатыми палатами, стоит к северу от собора. Оно сравнительно хорошо сохранилось. Изначальны даже дощатые двери на шпонках с фигурными коваными навесками. Где-то здесь шла деловая переписка, может быть, здесь же вел свои записи Иван Погорельский, благодаря которым известны сегодня интереснейшие подробности художественной жизни архиерейского дома в 80—90-х годах XVII века.

В период отделки собора и палат в архиерейском доме работала большая группа художников разных профессий. Иконописцы, для которых «уготовили покои и светлицы особые», писали по требованию Афанасия в соборный иконостас иконы в стиле «старогреческого письма на празелени», выполняли множество других поручений: украшали росписью мебель, расписывали фасады зданий. Рядом с ними трудились миниатюристы и переписчики книг, пользовавшиеся особым вниманием Афанасия. Значительную часть собранной им библиотеки составляли рукописные книги, переписанные или созданные в мастерской при архиерейском доме. В Архангельском краеведческом музее мы увидим в богато украшенном переплете одно из «напрестольных евангелий» из собора. Большинство же книг Афанасия сейчас являются гордостью нескольких научных коллекций Москвы и Ленинграда. В их оформлении, объединенном общностью выработанного здесь единого стиля, сочетается использование традиционных «старопечатных» орнаментов и «новомодных» тогда гравированных заставок и рамок. Они сыграли большую роль в сложении стиля «поморских» рукописей XVIII века, как бы завершивших на далеком Севере многовековой путь развития древнерусской книжной культуры.

Резчики, изготовлявшие по заказу Афанасия церковную утварь и мебель в архиерейский дом, украшали свои изделия пышным узорочьем травного орнамента, так полюбившегося народным мастерам Севера. Его мы видим в резьбе епископского «места», стоявшего в Спасо-Преоб-раженском соборе. Но иногда северные мастера использовали и новые декоративные приемы, подсказанные им «заморскими» вещами. Об этом мы знаем в основном из письменных источников. А из сохранившихся памятников примером может служить хранящийся в Эрмитаже овальный столик, привезенный еще при Петре I из Архангельска и изготовленный, как предполагают ученые, в мастерской при Холмогорском архиерейском доме. Он украшен росписью, выполненной в северорусском стиле, но включающей и мотивы английского искусства. Так в Холмогорах, близких к Архангельскому международному порту, как знамение времени переплелись старые вековые художественные традиции и привносимые извне европейские веяния.

Часто наезжая в Архангельск и Москву, Афанасий стал одним из активнейших проводников политики Петра, который весьма ценил его и иногда даже советовался с ним, посещая «в ночи не со многими своими ближними людьми». Может быть, не случайно знаменитому походу Петра на Повенец предшествовало составление Афанасием «Описания трех путей из России в Швецию», где был подробно расписан будущий путь русского отряда от Белого моря к Онежскому озеру. Живя в краю, где приходилось постоянно вести и дипломатическую работу, встречаясь с иностранцами, Афанасий, по словам ближайшего сподвижника Петра канцлера Г. И. Головкина, действовал всегда «к чести и славе Российского государства».

Личность и идеи Петра I были очень популярны в Холмогорах. И. И. Новиковым была обнаружена в местной библиотеке составленная здесь повесть «О высочайших пришествиях <…> Петра Алексеевича на Двину». Михайло Ломоносов рос в окружении людей, не только помнивших о приездах Петра в этот край, но и сочинявших собственные записи о том времени. От своих друзей детства Дудиных, имевших одну из лучших частных библиотек на Севере, получил он свои первые учебники. Здесь же он познакомился с популярной тогда «Псалтырью рифмованной» Симеона Полоцкого, зародившей в нем желание «обучаться стихотворству». Так впечатления юности оказались первым толчком, вызвавшим впоследствии к жизни его поэму «Петр Великий».

«Хотя по след иду Вергилию, Гомеру,

Не нахожу и в них довольного примеру.

Не вымышленных петь намерен я Богов,

Но истины дела, великий труд Петров».

 

Не исключено, что решение об уходе в Москву Ломоносов принял благодаря знакомству с воспитанником Славяно-греко-латинской академии и Сорбонны ИваномКаргопольским, незадолго перед тем приехавшим в Холмогоры для преподавания в «словесной школе» при архиер ейском доме. Взяв «пашпорт не явным образом» и сказавшись сыном священника, он смог поступить в Академию, куда в те годы не принимали детей крестьян.

На протяжении всей жизни Ломоносов не терял связи с Холмогорами. Отсюда он вызывал мастеров для устройства химической лаборатории. Живя в Петербурге, не забывал он друзей детства, помогая им и родным. Но в эти места он уже никогда не возвращался. Внучкой его дочери Елены была знаменитая русская женщина Мария Николаевна Волконская — к самому Пушкину и декабристам тянулась ниточка от великого помора.

Последний наш путь по холмогорской земле — в село Матигоры, где сохранился один из самых очаровательных памятников местного зодчества, стоящий на высоком открытом месте и хорошо видимый из’ Ломоносова и от архиерейского дома в Холмогорах. Тропинка, ведущая к храму, то спускается в овраг, то поднимается на гребень холма, откуда открываются все новые замечательные виды холмистой окрестности, так непохожие на низменные дали островов за Курополкой. У подножия храма в разросшемся разнотравье скрываются каменные надгробья старого сельского кладбища. Под горой — лента спокойной речки Матигорки.

Церковь Воскресения в Верхних Матигорах возведена в 1686 — 1694 годах на месте более старой деревянной церкви уже знакомым нам мастером Федором Спиридоновым Стафуровым. Несколько позже, в самом начале XVIII века, выстроены два придела. Изысканная красота памятника все больше раскрывается по мере приближения к нему. Пирамидальный его силуэт вблизи, несмотря на наличие нескольких самостоятельных объемов, сохраняет впечатление общей устремленности ввысь. Великолепно найдены пропорциональные соотношения четверика, апсид, приделов. Но самым важным является, конечно, венчание храма: компактное пятиглавие вознесено на постамент, чем подчеркнута вертикальная ось композиции. Как и в Спасо-Преображенском соборе, традиционное для древнерусского зодчества покрытие «по закомарам» заменено скатными кровлями, более рациональными для эксплуатации здания, но при этом на фасадах сохранена декорация старой формы.

Детали фасадов необыкновенно изящны. Рисунок многих из них аналогичен декору Спасо-Преабраж^нского собора, строившегося тем же зодчим. И вместе с тем эти памятники воспринимаются очень по-разному: если на фоне огромных плоскостей стен собора резной декор деталей несколько теряется, то в церкви Воскресения он поразительно сомасштабен зданию в целом и каждой отдельной композиции. Но детали не перенасыщают фасады, не становятся самоцелью. Великолепен рисунок наличников окон и порталов приделов, тройные стрельчатые завершения которых напоминают фасады архиерейского дома, хотя здесь они более сдержанны. Главы четверика, приделов, колокольни когда-то были покрыты по-северному чешуйчатой деревянной «черепицей», дробный рисунок которой перекликался с резным декором фасадов, создавая игру светотени при ярком солнечном освещении. В интерьере храма сохранились древние иконы, декоративная резьба по дереву, восполняющие наше представление об оформлении других памятников на холмогорской земле, давно уже утративших свое внутреннее убранство. Этот памятник — последний на нашем пути и едва ли не самый интересный. Здесь мы прощаемся с древней холмогорской землей.

Памятники в Холмогорах, Ухтострове, Матигорах, Курострове создавались в период уже начавшегося экономического спада края. «Вся дальнейшая история Холмогор есть история падения их с высоты главного центра всей Двинской земли до степени бедного уездного городка», — заметил с грустью впоследствии местный житель. Признаки этого падения холмогорцы замечали уже в конце XVII века. «Недавно переселились от нас много посадских людей к Архангельскому городу < …> все торги стали бывать теперь при Архангельске и из него людей с рыбой, солью и другими товарами пропущать к Холмогорам не стали, не останавливаются теперь у Холмогор и суда и плоты, плывущие из-верховых городов», — жаловались они Петру I в 1696 году. А через два года огромный пожар еще больше подорвал жизненные силы местного посада. В течение первой половины XVIII века четыреста сорок семей самых состоятельных и предприимчивых холмогорцев переселились в Архангельск. Более двухсот лет назад, в 1772 году, академик И. И. Лепехин писал: «Могущество и знаменитость города Холмогор перешла в город Архангельской, и ныне Холмогоры более на село, нежели на город, походят»33. Новая столица края имела громадные преимущества перед вековым центром Нижнего Подвинья.

Наш путь лежит туда же. Не возвращаясь на пристань, стоящую на главном русле реки, рейсовым автобусом можно менее чем за два часа попасть в Архангельск. Дорога проходит через глухие леса. Только в районе промышленной Исакогорки лес отступает, начинаются пригороды областного центра.